Капля…

Никита Замеховский продолжает нас удивлять своим писательским (и не только) талантом. И перед вашими глазами очередное творение из сборника «серф сказки» — Капля, читайте и наслаждайтесь…

Капля

— Эгей, эгегейээй, —  протянул тонкий, почти  флейтовый голосок  откуда то сзади и справа. Я оглянулся, там никого не было, только  песок пустынного пляжа резал своей беспощадной белизной глаза, правее светился бирюзовый залив, да на мысу,  тяжко и горячо молчал в своем изумрудном великолепии сохранившийся кусок сельвы.

Мысленно хмыкнув, я побрел дальше, держа  подмышкой доску и снова услыхал:

— Эгееей, синьоор…  — голос был тоненьким и близким, так никто не мог звать меня из густой чащи, снова обернувшись  и опять  обнаружив  пустой  пляж, я тряхнул волосами не сомневаясь что солнце наказало меня горячим подзатыльником за пренебрежение к традиционной сиесте и теперь в моей  голове бродят чужие голоса тонкие как лучик,  которым  брызжет роса.

Вдруг,  на манер считалки  голосок пропел – Я тут рядом, я тут рядом! —  и я, удивляясь сам себе, спросил.

— Где?

— На твоем плече, на твоем плече! – пропел голос и тоненько захихикал.

Машинально скосив глаза на одно, потом на другое плечо и ничего не обнаружив, сбитый с толку непрекращающимся хихиканьем я снова поинтересовался:

— На каком?..

— На правом, на правом, — завибрировал  голосок.

Опять, с недоумением осматривая свое правое плечо и не находя на нем ничего или вернее никого я уже собрался снова идти дальше как вновь услышал:

-Ну, ты же смотришь  прямо на меня.

— На кого?

— На меня, на меня, я капля!

— Капля… — скорее не переспросил,  а повторил я.

Солнце разливалось в своей полной власти над голубым и стеклянным простором, на мысу в кронах зазвенели цикады и со мной говорила капля оставшаяся на плече от той  моей волны. От той, которую я проехал всю, от начала до конца, которую мне не нужно было ни у кого оспаривать, которую блистающая Атлантика пронесла через свой простор и словно ладонь, подставила под мою доску.

Так странно, еще недавно  огромная, вода на  сапфировом склоне которой  я чувствовал себя только частичкой,  пузырьком сознания в толще силы,   эта стена, увенчанная жемчугами сияющей пены, несущая  мощь  гудящая тысячей ликующих голосов, вдруг лежит на моем коричневом плече и огромное косматое солнце юга, отражается в ней крошечной белой искрой.  Мне еще подумалось что она похожа на икринку, — икринку из которой вырастает океан.

— Ну что ты остановился, иди – проговорила она и снова тоненько засмеялась,  —  Иди,  а то толстый Рикардо засмеёт тебя,  если заметит что ты тут разговариваешь  будто сам с собой.

Совершенно сбитый с толку,  похрустывая песчинками, я  побрел в сторону стоянки где под большими  деревьями «креольского винограда» стояли дощатые,  расписанные яркими красками киоски  в которых  торговали  жареной рыбой, кока колой, фигурками выточенными из мягкого камня и душной, жгучей  «Мама Хуаной».

Покосившись  на свое плечо , на зыбко  подрагивающую,  сияющую искорку, почти не шевеля губами, действительно опасаясь острого на язык болтливого как поток Рикардо, я спросил:

—  От куда знаешь Рикардо? Он не катается…

— Ты смешной, синьор! Как может толстый  кит Рикардо прокатиться на доске?! Разве только беспалый Эмельяно даст ему одну из своих лодок.

— Ну, так откуда, и даже Эмельяно?..

— Ты не только смешной, ты еще глупый синьор, да? – немного рассердилась капля и кольнула мне глаза острой искоркой, —  Они,  что не пьют воду никогда!?

Эмельяно не часто, подумал я и затем  буркнул зачем то:

—  Вода, воде рознь…

— Вот и нет, вот и нет, —  захихикала она в ответ. – Вот и нет! Вода всегда вода, я сейчас катаюсь на тебе тут, но знаю,  что делается в озере далеко отсюда, там где холод. Я знаю даже что бывает внутри у твоей мамы когда болит ее сердце,  потому что  оно  тоже из воды, я знаю,  как далеко, на той стороне Земли,  проснувшееся солнце дрожит в бухте и как несется, высекая брызги по первой своей  утренней волне серфер.  Я даже вижу его глазами, да и твоими тоже, глазами всех, потому что в твоих зрачках вода.  Только,  мне иногда бывает больно… — добавила она помолчав.

Я продолжал мерно шагать, слушая ее речи, а она продолжала.

— Ты знаешь, я ведь чувствую страх, нет, не тот когда люди тонут, нет, к этому я отношусь по другому, не так как ты с кочки своего разума.  Я несу в себе весь ужас малыша, младенчика которого ледяной сталью, вычерпывают из вод его злой матери, я знаю что такое боль гибели его жизни потому что он,  этот так и не рожденный малыш, вода куда больше чем вы все, вставшие на ноги и передвигающие себя по  планете! Ведь он, капля, он мыслит со мной одним сознаньем и ощущает мир одним со мной способом!

Когда  в розовый, чистейший туман своих легких, в туман похожий на цветенье абрикосов на твоей родине, мальчишка впускает густое и масляное облако табачного дыма, убивая свежие соцветья, я плачу! Я, мне больно, я ведь вода, которая взлелеяла этот чудесный сад!  Когда мутный и страшный яд, бледный и неотвратимый ,вгоняет в вену себе человек чьи глаза высохли без остатка как нечистые лужи,  я бьюсь от боли, я, ваша кровь!  Я ведь вы, я вы!  Я вас хочу прикрыть крыльями дождей, тку воздух,  прячу вас от неистового солнца, от ледяного и беспощадного космоса, крашу небеса.

Я истаю сейчас, но вернусь, я снова буду и океаном и твоей волной и  глотком, только прошу тебя, синьор, сделай свой глоток навсегда чистым.

— Ой-е, ну как там?  Не молчи рыжий индеец! Ты опять катался пока мы тут выгребаем  пакеты и окурки  из песка на котором ты тоже работаешь! – окрик Рикардо подействовал на меня как толчок, совсем незаметно я добрел в радиус действия его насмешливого ора.

—  Молчи несчастный, дай мне лучше юкки.

—  Ой-е, смотри ка, каррахо! Белый индеец хочет есть, он всегда хочет есть даже в сиесту! Если я разбужу тебя ночью ты тоже будешь просить юкки?!

Из соседних киосков начали высовываться в предвкушении традиционной перепалки головы  разной степени курчавости.

— Рикардо, у тебя нет юкки ночью, как впрочем и днем, потому что ночью ты всю ее прячешь в свое пузо!  — прокричал я в ответ погромче,  чтоб  услышали все и свистнул подзывая черную малышню наболтавшуюся в мягких волнах светлого прибоя и ждущую когда  я подкину их до Рио сан Хуана.

Я завел  мотор, Рикардо что клокотал под общее хихиканье а я думал, выруливая   на залитую полуднем горячую  дорогу:  «Бурли Рикардо, бурли и не останавливай  поток, пусть  вода, которая  переливается в тебе  жизнерадостно и хлопотливо живет и дальше, пусть  всем будет смешно от твоих шуток толстяк,  пусть радуется вода».